Когда в начале XIX века зодчий немецкого происхождения Готлиб Христиан Паульсен вызвался строить церковь для финской протестантской общины Петербурга, едва ли он — или кто-то ещё — мог задаться вопросом: а нужен ли заказчику какой-то особый стиль? Господствовавший в ту пору классицизм будто бы отрицал всякое национальное своеобразие, романтическая же ностальгия по иным временам, скажем Средневековью, была едва ли допустима, по крайней мере здесь, в сердце столицы, а не в Александровском парке Царского Села. Похоже, что Паульсен просто скопировал шведскую церковь, выстроенную его учителем, Георгом Фридрихом Фельтеном, ведь две эти общины незадолго до того разделились, поделив и участок, который им когда-то отвели, — прямо за немецкой Петрикирхе. Церковь Фельтена стояла в Шведском переулке (по оси немецкой церкви), однако то здание до нас не дошло, в середине XIX века община предпочла заменить его на более современное — в романском стиле (для Швеции, надо сказать, не характерном, но в ту пору весьма популярном). Строил её фасадом на Малую Конюшенную улицу, а стало быть, спиной к финской церкви, шведский подданный Карл Андерссон; другой, более известный русский швед, Юхан Фредрик Лидваль, исполнил позднее доходный дом с залом собраний по соседству; в его фасаде уже можно отыскать национальные мотивы, напоминающие об эпохе величайшего могущества шведской короны — XVII столетии.
Спроси Паульсена или Фельтена про финский архитектурный стиль — те точно не нашлись бы, что ответить. Однако вопрос этот не такой и праздный. Пусть собственная государственность появилась у финнов всего лет 100 назад, о национальном же возрождении в архитектуре можно говорить не ранее рубежа XIX–XX веков, когда явился миру пресловутый «северный модерн» (американский, как оказалось), кое-что своё, оригинальное было в Стране Суоми и до того. Так, крестообразная деревянная церковь, построенная на нашем участке при Анне Иоанновне (неслучайно святой Анне посвящённая, тогда как у новой церкви посвящение Деве Марии), хотя от неё и не сохранилось никаких изображений, — судя по двум этим фактам: плану и материалу, была типично финской, вроде тех церквей, что возводились с конца Средневековья и по самый XIX век на всей территории современного государства Финляндия. Почему-то их нет только на Карельском перешейке, но недалеко от границы, в Лаппеэнранте, можно встретить один из лучших примеров такого зодчества.
Неслучайно другой немец, Карл Людвиг Энгель, выбрал для спроектированного им собора в Хельсинки план в виде равноконечного (греческого) креста, пускай тот выстроен из камня и украшен колоннами. Всё же церкви эти были финскими лишь отчасти, возводились-то они в основном по инициативе шведских (а затем русских) властей. Что уж говорить о средневековых приземистых церковках, настолько просто сделанных, что руины, оставшиеся от целого собора, — в Выборге — нисколько не впечатляют, до того незатейлив этот очень дальний родственник настоящих древних соборов… Однако некоторые церкви в стиле северного модерна построены с ориентацией именно на такие средневековые образцы, как, скажем, доставшиеся нам в Приморске и Зеленогорске. Когда в XIX–XX веках финская община Петербурга несколько раз задумывалась о переделке своей церкви, им, вероятно, хотелось получить нечто тоже в стиле готики, с поправкой на подобное национальное своеобразие. К счастью, этого не случилось, так что старинный протестантский храм сохранился в почти нетронутом виде (минус поновление фасада Леонтием Бенуа и разорение советского времени).
Конечно, это не самый старый протестантский храм Петербурга: от того же Фельтена дошли и Анненкирхе (если можно так сказать после всех бед, постигших кинотеатр «Спартак»), и церковь Святой Екатерины на Большом проспекте Васильевского острова. Эту последнюю финская церковь напоминает сильней всего, посему можно предположить, что и шведская (известная по весьма примитивной гравюре) была того же типа. Кроме того, в Выборге Фельтен возвёл немецкую церковь Петра и Павла (с довольно массивной приземистой башней), но более всего в пригородах Петербурга на храм с Большой Конюшенной похожа, пожалуй, кирха в Гатчине (её, как и другую кирху, в селе Петрово, строил Доменико Квадри).
Но если не финское и не шведское зодчество, то что могло повлиять на стиль всех этих памятников? В Германии подобного не встретишь; следовательно, имеет смысл поискать аналоги в другой стране.
Можно удивиться самой постановке вопроса, возразив: да это просто классицизм, разве что с поправкой на протестантскую скромность. Так ли? Что мы видим на Большой Конюшенной? По сути, один фасад — отчасти из-за того, что окружающая застройка с тех пор изменилась радикально, а потому ни эта церковь, ни соседняя Петрикирхе уже не маячат над крышами некогда маленьких жилых сооружений окрест.
Правда, в отличие от немецкого храма, допускающего круговой обход, даже образующего нечто вроде ансамбля со зданием знаменитой Петершуле, финский строился с самого начала так, что боковыми своими фасадами уходил вглубь квартала, с улицы же виден только тот фасад, где вход. Можно предположить, что у Анненкирхе купол оттого над алтарём, а не над входом, что с той стороны (где Фурштатская улица) к нему подъезжали чаще (при движении от Невы и Летнего сада). На Большом проспекте ситуация иная: купол — на главном и единственном фасаде; такова же и финская церковь. Но откуда эта причудливая комбинация двух, в общем-то, разных по происхождению мотивов: колонного портика под треугольным фронтоном и полусферы, венчающей цилиндрический барабан (имитация, конечно, а не настоящий купол, ведь эта деталь в интерьере никак не участвует)?
То и другое имеет отношение к храмовому зодчеству, более того, придумано было примерно в одном и том же месте — в Греции, но в разное время. Купола и в России, и в Западной Европе распространились благодаря греческому влиянию, однако в ту эпоху, когда древнегреческое зодчество с его колонными портиками было уже прочно забыто. Настолько, что и зодчие Ренессанса не спешили этот мотив возрождать. Храм с колоннадой на короткой стороне (по Витрувию, простиль) не вполне подходил новой религии, по-настоящему к нему вернулись лишь в XVII–XVIII веках, в ходе переоткрытия Античности уже мастерами классицизма. В России немало примеров церквей с такими порталами, но купол в них сам по себе, ставится ближе к алтарю и, как правило, изнутри отлично виден.
Тип постройки, предложенный Фельтеном, более всего напоминает английское зодчество, то, что возникло там в XVII веке под воздействием всевозможных южных веяний: итальянских, французских, причудливым образом наложенных на местные традиции. Вернее, на общий многим северным странам приём — ставить башню над западным фасадом. Вот только в Англии эту привычную форму перелицевали колоннами, получив в итоге замечательный палимпсест. Самым выдающимся примером подобного классического храма стала церковь Святого Мартина в Лондоне — теперь в углу оживлённой Трафальгарской площади, а тогда, в начале XVIII века, буквально «в полях» (таково её полное название). Церковь эта, со стройной башней над колоннадой и треугольным фронтоном, спроектированная Джеймсом Гиббсом, так всем полюбилась, что на её основе сформировался в своём роде канон англиканского храмостроения. Клоны этой церкви можно встретить всюду, куда ступала нога подданного Британской империи: в Соединённых Штатах, Канаде, Австралии, даже в Индии.
Но при чём здесь купол? Хотя уже первая большая церковь в Петербурге, собор Святых Петра и Павла, продемонстрировала именно такой, средневековый вариант устройства башни — по оси над входом, — портики у этого здания скромные, к тому же к первоначальному проекту отношения не имеют. Пожалуй, ничего в точности воспроизводящего лондонский храм построено в нашем отечестве не было. Но сами англичане нашли упрощённый вариант — церковь с укороченной башней, причём первый его пример современен Мартину в полях. Это не столь знаменитая церковь Святого Георгия на Ганноверской площади (тоже в Лондоне, архитектор Джон Джеймс), которая не так и далека от построек Фельтена.
Удивительно, но этот зодчий, несмотря на своё немецкое происхождение, оказывается заядлым англоманом (притом что он, кажется, и в Англии-то не был). Тому свидетельство — хотя бы здание Чесменского дворца, воспроизводящее английский Лонгфордский замок. И церкви свои Фельтен строил на английский манер. По крайней мере, в Англии несложно отыскать подобие купола над укороченными башнями западных фасадов, скажем у церкви Святого Георгия в Бристоле. Есть и другие примеры, вплоть до весьма забавного: здание Биржи в Глазго уподоблено ровно такой церкви, и вместо башни у неё тоже подобие купола.
Уже после Фельтена и Паульсена появились здесь английские фасады с полноценными башнями, вот только при этом одну высотную доминанту (над входом) во всех известных мне примерах уравновешивает другая — ближе к алтарю: так соблюдали традиции православного зодчества. И действительно, все эти церкви православные, скажем не сохранившаяся при Новосильцевской богадельне архитектора Иосифа Шарлеманя или же воссозданная недавно в Усть-Ижоре (тут, правда, к церкви, возведённой в конце XVIII столетия, позже пристроили, кто — неизвестно, колокольню), — всё в том же английском стиле, то есть над портиком с треугольным фронтоном.
Наконец, самый выдающийся пример английской колокольни более века украшал ещё один пригород Петербурга — Кронштадт, пока её не снесли вместе с Андреевским собором. Я намеренно говорю о колокольне как о самостоятельной постройке, ибо и здесь, думаю, колокольня и остальная церковь принадлежат двум разным этапам строительства. Как оказалось, предшественник Андреяна Захарова по выполнению разного рода работ для нужд русского флота всё-таки оставил на этом своём посту некоторый след. А ведь прежде считалось, что престарелый Чарлз Камерон, впавший при Павле в немилость, так ничего толком создать и не успел ни в кронштадтском, ни в петербургском Адмиралтействах. Но если верно, что собор на острове Котлин строил сначала именно он, тогда этот глубоко английский фасад получает убедительное объяснение. Кстати, не спешите уточнять: «скорее британский», — Камерон, как тоже выяснилось недавно, был всё-таки англичанин, не шотландец (хотя, конечно, и в Шотландии церкви с подобными фасадами известны). Захарову по праву можно приписать купол в основной части храма, выводимый из парижских впечатлений зодчего, который английской архитектурой едва ли интересовался.
Увы, памятник сей погиб, сохранённый, правда, в двух копиях — соборах Ижевска и Екатеринослава, и тот и другой хорошо передают примечательную двойственность нашего здания. Кстати, в Кронштадте есть англиканская церковь, возведённая для инженеров с Туманного Альбиона, что трудились на верфях (правда, английского архитектора для неё не нашлось, так что строил немец Анерт — с английским именем Эдуард). Ей повезло больше — пропала только башня над портиком, но оттого, к сожалению, и сходство здания с финской церковью утрачено.
Что же до англичан в Петербурге, то об их приходе напоминает хотя бы Английская набережная, да и храм там цел, пусть пребывает в закрытом состоянии — не так много у него потенциальных прихожан. Проектировал это здание Джакомо Кваренги, который, пожалуй, представлял себе, как выглядят английские храмы; по крайней мере, в Павловске принадлежит ему госпитальная церковь — тоже с башенкой над портиком. А вот в Петербурге он отчего-то предложил нечто и на церковь-то не вполне похожее: есть тут, правда, колонны под треугольным фронтоном, но появляется сей мотив с продольной стороны, ибо другого фасада у здания попросту нет. Если эта постройка и напоминает храм, то уж скорей языческий, такой, каким мог вдохновляться великий предшественник Кваренги — Андреа Палладио. Что ж, как видно, мысль, будто в классицизме вовсе отсутствуют национальные черты, неверна, вот только в Финляндии, пожалуй, своего классицизма никогда и не было, ведь даже дома с колоннами первых лет независимости (здание парламента) — не более чем калька с современной им шведской архитектуры. Финское зодчество по-настоящему обрело себя только в модернизме, но от этого стиля в скромной церкви на Большой Конюшенной уж точно нет ничего.
Текст: Иван Саблин
Заглавная иллюстрация: финская церковь Святой Марии (Большая Конюшенная улица, 8а). Фото: Андрей Агафонов. 1995
