В новой рубрике Masters Journal «Мир архитектуры» критик Мария Элькина будет рассказывать о важных увиденных ею зданиях. На примере и сравнительно новых построек, и уже перешедших в категорию исторического наследия она продемонстрирует, как разные моменты в истории архитектуры связаны друг с другом и с нашей жизнью.
В испанском городе Бильбао даже в сравнительно прохладный весенний день может быть душно. Влажный из-за близости Бискайского залива воздух застаивается между Кентерберийскими горами и Пиренеями. 18 градусов здесь кажутся теплее, чем в Петербурге или в Осло. Река Нервьон, узкая и мутная, кое-где застроена вплотную к берегу. Там, где вдоль неё есть променад, он, по сравнению с иными туристическими городами, обжит прохожими и кафе совсем ненавязчиво. В застройке Бильбао запросто уживаются друг с другом все семь веков существования города. В архитектуре одинаково сильно подчёркнуты и цвета, чаще глубокие, и фактуры поверхностей. Всё это вместе создаёт ощущение сверхнасыщенной среды, ей как будто не хватает воздуха. Лёгкие на вид, гнутые титановые пластины Музея Гуггенхайма выглядят на этом фоне как долгожданный разряд молнии после нескольких часов ожидания грозы.
В 1997 году в бывшем промышленном портовом городе в Стране Басков построили, без преувеличения, революционное здание по проекту Фрэнка Гери. Сравнительно неблагополучный до тех пор Бильбао проснулся знаменитым: инвестиции в проект окупились за счёт потока туристов за несколько лет, а регион расстался с депрессивным мироощущением, обретя в новом здании предмет законной гордости. Казалось, яркая современная архитектура имеет колоссальный потенциал: один проект в состоянии изменить к лучшему настроение и экономику целого города. Практика последующих лет тем не менее продемонстрировала: так называемый эффект Бильбао случается далеко не всякий раз, когда в небольшом городке строится что-то яркое по проекту знаменитого архитектора. Дом музыки Рема Колхаса в португальском Порту снискал себе всё же куда меньшую славу. Город наук и искусств Сантьяго Калатравы в испанской же Севилье обошёлся бюджету так дорого, что вызвал негодований больше, чем восторга. Деревянная конструкция Metropol Parasol (городской зонт) в Валенсии обрела популярность разве благодаря расположившимся в ней ресторанам, а туристы ездят в столицу Андалусии в первую очередь всё же посмотреть архитектуру времён Фердинанда и Изабеллы.
Множество не слишком успешных попыток повторить успех испанского филиала Музея Гуггенхайма привели к критике самого принципа погони за шедевром. Хотя неудачи с воспроизведением эффекта Бильбао объясняются тем, что со стороны он показался примитивнее, чем был на самом деле. Как будто бы в старом городке построили всего-навсего слишком необычное здание. В действительности Фрэнк Гери не столько продемонстрировал незаурядную фантазию, сколько показал, на что способно цифровое проектирование. За броскостью решения музея — снаружи он выглядит как корабль, собранный из гнутых металлических пластин, — стоит честное новаторство. Музей стал манифестом перелома в архитектуре, сравнимого, может быть, с изобретением сводов. Для степени и сложности искривления поверхностей практически не осталось ограничений.
Изгибающиеся и как будто разорванные стены, в свою очередь, дали зданию совсем другие градостроительные возможности. Корабль Гуггенхайма образует массу уличных пространств вокруг себя, находящихся на разных уровнях и вплетающихся в здание совершенно естественно. Площади и проходы при музее оказались чуть ли не более важной его частью, чем его интерьер. Заодно они связали городскую застройку с располагающейся на несколько метров ниже рекой.
Главное впечатление посетителей — гигантский щенок из цветов Джеффа Кунса со стороны городской улицы и терраса у реки, где стоит паук Луизы Буржуа — работа «Мама» 1999 года. Не так важно, что за выставка проходит внутри. Благодаря компьютерным технологиям Гери сделал посещение музея в первую очередь городским опытом. Граница здания размылась не только физически, но и фактически. Никто точно не может сказать, где оно начинается и где заканчивается.
Думается, именно первооткрывательство создало вокруг Гуггенхайма в Бильбао такую энергию притяжения, и чтобы она появилась в другом месте, нужно было нечто не менее весомое.
Принципиальное заблуждение относительно успеха города Бильбао — идея о его внезапности. Издалека может показаться, что бывший промышленный город безвольно хирел, пока однажды не появились кураторы большого музея и великий архитектор. Важным фактором по меньшей мере оказалось то, что Бильбао — город, лишённый комплексов, он не грешит жеманством. К роскошному рынку эпохи ар-деко, когда понадобилось, добавили элементы хай-тека, окна и витрины, и ничуть не смутились тем, что получившееся стало походить на постмодернистский китч. Здесь и в далёкие времена могли пристроить деревянную лоджию к церкви, если того требовали удобства. Балконы и лоджии, кстати, в Бильбао очень любят, так что можно даже представить себе их эволюцию от домашних пространств до музейной террасы. Одним словом, жители на свой лад с самого начала были готовы к эксперименту.
Власти сделали ставку на современную архитектуру ещё в начале 1990-х годов, когда экономическая ситуация зашла в тупик. Городское метро тогда попросили спроектировать Нормана Фостера — и получилось довольно примечательно. Аэропорт доверили Сантьяго Калатраве, но, как и многие постройки архитектора, он быстро и не очень благородно состарился. Музей Гуггенхайма не взялся ниоткуда, он стал демонстрацией возможности перехода количества в качество. Перемена пейзажа, даже если она произошла преимущественно за счёт одного здания, всё же явилась результатом стратегии, а не точечного вторжения.
Никакого особенного ноу-хау в Бильбао, в конце концов, нет. Рецепт стар, почти как мир: построить нечто грандиозное с тем, чтобы обратить на себя внимание. Один из самых важных ингредиентов — готовность принять неизвестное. Поскольку шедевр всегда иррационален, его невозможно предсказать. Там, где этого не пытались делать, удалось добиться чего-то сравнимого с Бильбао (а иногда и много интереснее) по силе воздействия на среду и внешнего наблюдателя. Впрочем, в таких случаях это не называли эффектом Бильбао, потому что там уже был свой эффект, заслуживающий особого названия.
Текст: Мария Элькина
Заглавная иллюстрация: Музей Соломона Гуггенхайма в Бильбао, Испания
