Наш Баухауз

Нет ничего лучше Невского района, по крайней мере в его левобережной части. Красота этих мест неброская, неочевидная, кому-то даже покажется, что восхищаться таким Петербургом — причудливая экстравагантность, когда соборам и гранитным берегам в центре пытаются противопоставить трубы заводов да бетонные заборы окраины. Однако присмотритесь: не дивное ли это место, где так замысловато перемешались слои архитектурной истории? Вдоль бывшего Шлиссельбургского тракта на много километров протянулась старинная застройка, но в двух шагах вглубь начинается уже сущий музей советского строительства; вот только памятников последнего времени не видно — район не престижный, элитного жилья здесь нет. Пока. На той же улице Ткачей, поблизости от школы бывшего села Смоленского, заметны и кое-какие новые строения. Самой школе (улица Ткачей, 9–11), конечно же, ничто не угрожает, ей даже присвоен статус «вновь выявленного объекта», хотя известно, как легко этот статус потерять: мгновение — и объект растворяется среди других потенциальных стройплощадок. Но нет, лет десять назад школу эффектно отремонтировали, покрасили стены, поставили забор, к счастью преодолимый, так что всефасадность здания, столь важную для его создателей, всё ещё можно воспринять, пройдя внутрь школьного двора.

Тут-то и обнаружатся разного рода мелкие утраты, неизбежные, коль скоро ремонт подменяет собой полноценную реставрацию, ведь невозможно представить себе, чтобы какой-нибудь дворец или церковь поновляли с помощью изделий из ближайшего строительного супермаркета? А здесь случилось ровно это. Оттого причудливое гигантское лицо клубного корпуса — самое оригинальное в замысле Григория Симонова — утратило «ноздри», вентиляционные решётки. И это ещё ничего, чуть раньше другую конструктивистскую школу (на проспекте Стачек, 30) отремонтировали гораздо радикальней — заложив все окна лестницы столовой, что создавали неповторимый узор. А вот когда исчезли конструктивистские окна галереи-перехода на столбах (со стороны улицы Бабушкина), сказать не берусь, — вероятно, при каком-то более раннем ремонте; тогда же появились там и дополнительные подпорки.

Или вот совсем уж мелочь: простенки меж окнами классов, судя по старым (к несчастью, чёрно-белым) снимкам, были тёмного цвета, что рождало иллюзию ленточного остекления, на тот момент технически неосуществимого, — точно так же (тёмно-красным) были выкрашены простенки у Круглых бань на улице Карбышева, 29 (спроектированных Александром Никольским, с которым Симонов ранее сотрудничал), но при очередном ремонте на рубеже веков на краске сэкономили — фасады поистине потухли. И то немногое, что можно видеть внутри школы, опять же удручает дешевизной: определённо, это не реставрация. Вообще, возможна ли полноценная научная реставрация в наши дни? Та, что некогда, как говорят, могла возродить из пепла утраченное в войну? Глядя на жалкий облик Стрельнинского дворца, не говоря уже о возмутительном примере Летнего сада, приходится ответить, что невозможна. Из пепла уж точно ничего больше не возродится; следовательно, не стоит до такого состояния памятники доводить. Но школе на Ткачей ещё только предстоит возвыситься в глазах обывателей до уровня шедевра, тогда и Невский район не покажется убогой окраиной, раз в нём объекты такого уровня встречаются буквально на каждом шагу.

Более всего впечатляет чересполосица стилей — даже при одновременности построек. Так, школа не могла появиться, конечно, отдельно от жилищного строительства, однако кварталы, непосредственно к зданию Симонова примыкающие и образующие некое подобие ансамбля с тремя разбегающимися в разные стороны от площади Культуры лучами, доверили совсем другим мастерам. Давид Бурышкин и Лев Тверской продемонстрировали нечто вроде бюджетного варианта академического проекта: всё то же хорошо известное градостроительство («Новый Петербург» Ивана Фомина!), но сдержанное по части деталей, — что ж, конструктивистского в их замысле немного. Позднее Симонов выстроит в глубине квартала два скромных каре жилых домов, более строгих с точки зрения стиля (Ткачей, 46–56). Ничего страшного — в итоге получился яркий контраст, совсем на ситуацию с Тракторной не похожий, ведь там главному архитектору, Никольскому, принадлежат и дома, и школа.

Два этих комплекса вообще небезынтересно сравнить. При всём новаторстве убеждённого конструктивиста, выполнившего и первый жилмассив, и первое школьное здание в послереволюционном Ленинграде, решению их присущи некоторые традиционные черты. Я имею в виду даже не знаменитые полуарки, вторящие средневековым прототипам, — школа сама оказывается не чужда формальных эффектов: мало того, что башня поставлена чётко по оси Тракторной, так ещё и дуга главного корпуса никак из назначения его не выводима. А следование функции во всём, хотя бы оно с высоты XXI века и казалось требованием чрезмерным, было лозунгом тех дней. Все домыслы относительно «серпа и молота» — как принято объяснять необычные планировочные решения — проистекают здесь из необязательности дуги; кажется даже, будто зодчий хотел продолжить её по другую сторону Промышленной улицы, однако остановился, поэтому вышло подобие полуарки на плоскости. Нарочитую симметрию сменила нарочитая асимметрия, что свойственно модерну, экспрессионизму, но никак не конструктивизму.

Симонов учёл недостатки первого опыта и школу свою спроектировал вне какой-либо связи с кварталами Бурышкина — Тверского, главное же, выпрямил корпуса Никольского, отказавшись от традиционного представления, что всякая вогнутость в плане ценна, ибо предполагает смысловую концентрацию, как бы завлекая зрителя-прохожего, дабы удержать его в каменных объятьях, как некогда писал Палладио. Подобное обращение ленинградских конструктивистов к прямым линиям и углам часто объясняют влиянием супрематизма — и то правда, в архитектонах Малевича округлостей не видно. (Вспомним, что эти работы вдохновлены экспериментами Фрэнка Ллойда Райта, который заимствовал мотивы из детского конструктора Фребеля.) С восточной стороны трёхэтажного корпуса можно даже найти своего рода «чёрный квадрат» — одинокое окно, напоминающее похожее решение у замечательной трамвайной подстанции на Пионерской улице, 7. А ближе всего к супрематическим экспериментам, пожалуй, та часть клубного блока, в которой проступают антропоморфные черты, гигантское подобие лица.

Но, возможно, всё проще. Сходство здания с одним из первых безусловно модернистских творений Запада — зданием Баухауза в Дессау — слишком очевидно, чтобы оказаться случайностью. Из воспоминаний коллеги Симонова, возможно участвовавшего в возведении этой школы, Александра Гегелло, узнаём, что именно Симонов был откомандирован в Германию для изучения тамошнего опыта жилищного строительства. Сам командированный воспоминаний, к сожалению, не оставил, поэтому подробности поездки, вероятно, уже никогда не станут известны. Кое-что, впрочем, можно понять по осуществлённым проектам. Из новостроек Бруно Таута в Берлине он позаимствовал своеобразные приёмы возведения жилмассивов, проступающие, скажем, в очень немецкой «колбасе» на улице Бабушкина, 61. Не заметить же главную стройку Германии, подробно освещавшуюся в прессе, было сложно.

Конечно, придать какой-либо из частей обычной школы на ленинградской окраине столь смелый вид — с обильным остеклением фасадов — не представлялось возможным. Тем не менее есть у больших окон клубного блока нечто от экспериментов Вальтера Гропиуса по превращению стены в сплошное окно. Затейливые орнаменты из отверстий в голой стене — другой излюбленный приём модернизма, введённый, по всей видимости, Адольфом Лоосом, — в нашей школе представлен с избытком, стоит посмотреть хотя бы на северный, предназначавшийся старшеклассникам корпус.

Далее, в глаза бросается сходство в части плана, где важнейшее звено — галерея на столбах. Не важно, что в Дессау она пропускает под собою улицу, а не простой проход во двор (этой улицы раньше не было, так что галерея первична — как важнейшая её идея: оторвать от земли хотя бы часть постройки). Есть и другие, более тонкие моменты сходства. Скажем, парадная лестница в клубной части, как-то по-старинному симметричная, словно это не школа, а какой-нибудь дворец. Сколь ни странно, и в Дессау главная лестница симметрична. Зодчие — как в Германии, так и в России — не могли вовсе отказаться от традиционных приёмов, оттого и в самых дерзких творениях могли проявляться некие атавизмы.

Что же до галерей, то на короткое время они станут распространённой чертой именно школьного строительства: их можно встретить и у Игоря Фомина в вышеупомянутом здании на Стачек, и у Владимира Мунца на Кантемировской улице, 30 (проход во двор тут при последнем ремонте исчез). Но стоит отметить, что в этих двух случаях сохранились некоторые (экспрессионистские) закругления, и потому, если отождествлять архитектурный радикализм с жёсткой ортогональностью, у здания Симонова соперников не будет.

Совсем не похожа наша школа на здание в Дессау, пожалуй, наличием идеологического акцента — купола, самой высокой точки здания, его вершины. Говорят, что там, как и в башне у Никольского, предполагалась школьная обсерватория. Рискну предположить: дорогостоящее оборудование средней советской школе едва ли кто-то мог предоставить, так что и здесь, и в более позднем здании на улице Седова, 112, подобный купол — эффектное обещание, оставшееся невыполненным. Ну и конечно, замена церковным мотивам, ведь прежде здания гимназий, непременно включавшие зал для молитв, и в экстерьере демонстрировали где купола, а где и колокольни.

Но главное отличие от всемирно известного сооружения — в степени подлинности. Об этом не принято вспоминать, но Баухауз в Дессау после интенсивных авианалётов на город в годы войны приобрёл вид жалкой руины, которую в ГДР кое-как восстановили. Нынешний же вид, в точности воспроизводящий фотографии 1920-х, — следствие реставрации, тщательной и безусловно научной, предпринятой уже после объединения двух Германий, в 1990-х. В результате не только простые туристы, но и функционеры ЮНЕСКО, присвоившие новоделу статус объекта мирового наследия, оказались качеством работ вполне удовлетворены. Здание на улице Ткачей, несмотря на разрушительное действие времени и неуклюжий ремонт, всё ещё в значительной мере настоящее. Отчего же оно никому не интересно?

---

Текст: Иван Саблин