Павел Пригара: «Свобода — для нас ключевое понятие»

ЦВЗ «Манеж» в Санкт-Петербурге за последние пару лет стал одним из основных (если не сказать большего) выставочных залов в городе. Однако таким он был не всегда. Masters Journal поговорил с директором «Манежа» Павлом Пригара и узнал о том, как ему удалось возродить выставочный зал и заново выстроить коммуникацию с не самой простой петербургской аудиторией.

— Начнём с распространённого заблуждения: иногда ошибочно считают, что Центральный выставочный зал «Манеж» — это филиал московского Манежа. Но это совершенно разные институции, с различным руководством, программой. Сегодня наш Манеж — уникальное явление для города. Как вы выстраиваете имидж институции? 

— Имидж, скорее даже образ, институции — важен концептуально. Мир устроен так (в том числе и музейно-экспозиционный мир искусства), что ему нужны маркеры как некие символы, которые позволяют людям структурировать реальность. Тем более сейчас, когда очень много информации, контекстов, интерпретаций, толкований. Человек ищет чего-то более простого, что станет для него ориентиром. Например, музей Эрмитаж — не нужно ничего объяснять и расшифровывать — это маркер. Он одинаково значим для сфер культуры и туризма. Статус этого места позволяет достаточно легко коммуницировать с аудиторией и с сообществом и задаёт определенный уровень: я даже не хочу по отношению к Эрмитажу применять слово «качество», это особая планета и особый мир. Поэтому бренд, его история и его восприятие имеют значение. Таким образом мы упрощаем восприятие мира даже в абсолютно потребительских наших действиях — скажем, совершая покупки.

Немногие об этом знают, но у Манежа есть структурное подразделение — МИСП (Музей искусства Санкт-Петербурга XX–XXI веков). Это наш сознательный шаг — разделить два бренда. Выставочный зал и музей — концептуально разные подходы и разные функции. МИСП находится под нашей опекой и быстро становится очень современным. Это тоже поле для экспериментов, однако мы развиваем его как музей: там идёт важная научная работа, расширение коллекции, изучение художественного контекста в изобразительном искусстве Санкт-Петербурга ХХ века и настоящего времени. А для большого Манежа изначально было принципиально стать чем-то новым, таким необычным и свободным.

— Как вы ощущаете эту свободу? 

— Свобода — для нас ключевое понятие, из неё и рождаются по-настоящему интересные и художественно значимые проекты. С ощущением свободы нам легче работать с кураторами, поскольку любые эксперименты и любые формы для нас не то что приемлемы, а крайне желательны. Логотип Манежа — это межколонное пространство; тем самым мы заявляем, что концептуально мы — пространство пустоты. И мы приглашаем эту пустоту заполнить. Значение имеет не сам выставочный зал как некая конструкция, а те проекты, которые меняют эту почти физическую пустоту внутри на какое-то интересное содержание. Такие проекты привлекают к нам ещё больше крутых институций, которые хотят с нами поработать.

К примеру, выставочный проект «Христос в темнице» получился во многом благодаря тому, что российские музеи уже знали нас и наши проекты. Русскую деревянную скульптуру обычно дают очень неохотно. Музеи требовательны к условиям хранения и транспортировки; это экспонаты на грани светского и религиозного искусства, к ним очень трепетное отношение, поэтому важно, в какой экспозиции они окажутся, как они могут быть показаны и интерпретированы. И согласие на участие в выставке ряда музеев, например Переславль-Залесского музея-заповедника или Рязанского художественного музея, во многом зависело от рекомендации, которую Манежу дали Русский музей и Третьяковская галерея. Так сила притяжения становится активнее, и это нам очень помогает в работе.

В 2019 году у нас планируются разноформатные коллаборации с зарубежными институциями, и мне всегда приятно слышать при знакомстве, что они знают о Манеже. Сейчас мы стремимся к тому, чтобы представлять не локальное искусство, а быть частью общего художественного процесса. Конечно, есть проекты, например выставка «Жизнь после жизни», которая откроется в апреле, сосредоточенные на петербургском искусстве, на исследовании того, как художники осознают тему смерти и бессмертия. Этот художественный проект основан на локальном контексте во многом потому, что сама тема огромная и рассуждать о ней безгранично и в общих терминах достаточно сложно. 

— В Манеже проходят выставки разного формата: художественные, театральные, иммерсивные, тематические — как Lexus Hybrid Art. Есть ли приоритетные направления, в которых вы хотите развиваться?

— Говорить о приоритетных направлениях — значит сознательно или бессознательно ограничивать кураторскую свободу, которую мы всячески развиваем, пропагандируем и стараемся сделать нашим основным принципом. В первые два года в определённом смысле ошибка для нас стала важнее, чем успешный проект, потому что в поисках нового ты не можешь всё время двигаться по правильному пути. Со страхом ошибки я всё время стараюсь бороться.

Lexus Hybrid Art — не самый типичный проект, который появился в первые месяцы существования Манежа после реновации. Это был наш эксперимент, а со стороны устроителей — попытка связать бренд с современным искусством. Я понимаю также, что эта поддержка нужна искусству: художественные институции не могут существовать в закрытом формате, обеспечивая себя необходимыми ресурсами, поэтому возникают попечительские советы, фонды и такие выставочные коллаборации.

— Интеграция при этом не вынужденная. Как вы отбираете выставочные проекты?

— Сейчас у нас, конечно, больше возможности выбирать — в самом начале все к Манежу просто присматривались. Музейный мир достаточно консервативный, и репутация там дороже всего, поэтому эксперименты и новые институции всегда воспринимаются с осторожностью. В первый год работы мы получали много критических комментариев о том, что выставки слишком короткие, «неужели этот проект нельзя было продлить?». При этом основную задачу мы выполнили — показали, что можем быть разными и хотим развиваться. Более того, нужны были разные форматы событий, чтобы быстро сформировать эффективную команду.

— Расскажите, как возникла идея одной из самых громких выставок 2018 года — «Хранить вечно».

— Это был давний план. Есть абсолютно точное определение того, чем должен быть Манеж, — кунстхалле (Kunsthalle). Это пространство с акцентом на визуальном искусстве, способное притом вместить в себя больше, чем статические истории, связанные с изобразительным искусством. Даже до открытия Манежа, при разработке его архитектуры и внутренней концепции, мы хотели, чтобы здесь встречались разные люди из мира искусства: и театр, и музыка, и танец, и те синтетические конструкции, которые включает в себя современное искусство. Более того, мы не хотели ограничивать свою аудиторию.

В основе «Хранить вечно» лежит талант Андрея Могучего и художника-постановщика Веры Мартынов, а ещё — удачное стечение обстоятельств. С одной стороны, был замечательный контент и повод — празднование 100-летия наших царских резиденций, которые превратились в музеи. С другой стороны — ресурс самих музеев-заповедников, организационный и финансовый. В неменьшей степени помогла смелость директоров, которые решились соединить четыре самодостаточные, в хорошем смысле амбициозные институции в Манеже. Так, из возможностей и амбиций, возник этот проект, а мы оказались единственной площадкой, способной это принять и показать правильно. Там очень много для нас хороших экспериментов — видимых и невидимых.

— Это отличная точка входа для совершенно разной аудитории. На выставку пошли даже те, кто редко посещает музеи и мало интересуется искусством. Перед каждым зрителем вставал вопрос о реальности, а проект представлял собой некий спиритический сеанс в реальном времени.

— Абсолютно точно. Похожие истории в других местах так или иначе были ориентированы на интертейнмент (entertainment), там больше развлечений. С «Хранить вечно», с моей точки зрения, получился удачный баланс между иммерсивностью и разговором о важных жизненных ценностях, осознании своего места в действительности, о пространстве и времени: это как раз то, о чём говорит искусство.

Вернусь к началу разговора: мы в достаточной степени даём свободу куратору. Это базовая для нас идея: мы не ищем художников, мы ищем кураторов — людей, способных рассказать большую историю. Так выставка из демонстрации предметов становится самостоятельным высказыванием, именно на этом построены все удачные проекты, которые здесь у нас были. И «Христос в темнице» Семёна Михайловского, и «Хранить вечно» Андрея Могучего, и «Части Стен» Алексея Партола — это персонализированные истории людей, которые решены через музейные предметы, через созданные инсталляции, через бутафорию и через дизайн.

— Считаете ли вы, что искусство должно приносить прибыль? В Великобритании вход в большинство музеев бесплатный, как в Лондонской национальной галерее, Музее дизайна, — кроме специальных выставок. Является ли прибыль показателем хорошего искусства?

— Это большой вопрос с огромным количеством измерений. Он связан не столько непосредственно с культурой, сколько с общественным укладом и традициями. Мы можем разбить этот вопрос на несколько вопросов. Является ли, например, количество посетителей важным критерием для успешности проекта? Я не уверен. Само предназначение искусства — расширение границ: эстетических, философских, ментальных. И по-настоящему талантливые художники, конечно, опережают время и не находят свою аудиторию. Есть бесконечное количество примеров, в частности Ван Гог, который не был признан при жизни.

В этом смысле кажется более интересным то, что ещё не понято широкой аудиторией. Часто большие очереди, с моей точки зрения, свидетельствуют скорее о социальном, а не о художественном значении этого искусства, но это немного другая плоскость. Даёт ли высокопосещаемая выставка какой-то толчок для развития искусства? Не обязательно. Возникает ли у аудитории некая привычка определения эталонности в среде? Может быть. Является ли это развлечением? Очень часто — является.

— В киноиндустрии успех в большинстве случаев определяется собранной кассой, и этого совсем не стесняются. В изобразительном искусстве часто наоборот. При этом художник находится в равном положении с режиссёром — человек искусства, говорящий формами, ищущий, созидающий. Как вам кажется, наступит ли в искусстве тот момент, когда мы перестанем «стыдиться» цифр? Например, Баския известен не только своими работами, но и ценами на них. 

— По моему личному ощущению, очень немногие люди, оказавшись на выставке Баския (и, может быть, пройдя огромную очередь на эту выставку), смогут понять, почему работы художника стоят так дорого, каково его значение в глобальном художественном процессе, почему вдруг в далёкой Америке возник этот парень и вдруг стал знаменитым. Скорее, здесь оценка «стоимости» художника влияет на общественный интерес. Это в определённой степени миф. Сравнивая с кино: если зритель стоит в очереди на блокбастер, он ищет развлечения и понимает эту эстетику «на потребу» публике. Но с изобразительным искусством немножко по-другому. Скажу честно: мне кажется, что большинству зрителей, которые приходят на выставку Баския, это искусство не нравится.

— Здесь, как с Ларсом фон Триером, работает человеческая психология отрицания: «мне это не нравится, мне это причиняет дискомфорт, но я буду это смотреть».

— Да, это такое испытание, самоидентификация. Люди хотят быть лучше, чем они кажутся.

— Почти у каждого на новом месте есть понятие вершины, куда он стремится забраться. Есть ли у вас подобная выставка мечты или тот проект, который вы обязательно хотели бы реализовать на посту директора Манежа?

— Сейчас эта вершина окутана туманом, она в облаках. Насколько она высока, или насколько хватит у меня сил, и что будет являться исполнением мечты — мне сказать сложно. Сейчас мы всей командой взбираемся наверх — и всегда стараемся повышать планку. Если уж мы говорим об альпинизме, то где-то мы выстраиваем базовый лагерь; какой-то склон или стена нам пока кажутся непреодолимыми, и мы готовимся их преодолеть; где-то ищем обходной маршрут. Однако я не думаю, что в художественном процессе есть какой-то абсолютный эталон, который может являться финальной точкой. Такой точкой скорее может стать собственное состояние — когда закончился запас внутренней энергии и исчез интерес.

— Последний вопрос — его вам задают часто. У вас есть опыт работы чиновником; что для вас сегодня чиновник в нашей стране? И насколько быстро вас приняло художественное сообщество с таким бэкграундом?

— Период, когда я был чиновником в классическом представлении, в моей профессиональной карьере был далеко не самым значимым и длительным. Если говорить о карьере, то я начинал работать на телевидении, в продюсировании телевизионных фильмов, рекламы, потом ушёл в бизнес-среду — к Манежу скорее применим этот опыт.

Это слегка ироничное высказывание — и тем не менее важное для меня: я считаю, что каждый человек втайне мечтает прожить несколько жизней, и у кого-то это получается. Для меня Манеж — ещё одна жизнь. Принцип везде один: нужно просто делать дело и показывать результат, даже если есть сомнения; в любом случае, преодоление — это тоже очень захватывающе. Хотя моя личная практика не говорит о том, что это какая-то избыточно консервативная среда. В новом Манеже я ни разу не чувствовал, что мне приходится подстраиваться под кого-то и лицемерить. Мне интересно сейчас — и, думаю, будет интересно ещё довольно долго.

---

Текст: Лилит Акопян

Заглавная иллюстрация: Павел Пригара. Фото: Даниил Рабовский для St. Petersburg Digest. Предоставлено ЦВЗ «Манеж»