Культовый петербургский дизайнер Татьяна Парфёнова успешно балансирует между искусством и бизнесом уже несколько десятилетий: ежегодно она выпускает четыре коллекции одежды, создаёт товары для дома и при этом периодически проводит собственные выставки. В конце апреля у одного из самых известных петербургских дизайнеров появился офис в Москве, и в преддверии этого мы спросили Татьяну Парфёнову о связи с искусством, воспитании вкуса и почему Петербург не столица моды.
— Модный дом «Татьяна Парфёнова» всегда был неразрывно связан с искусством. Одну из первых коллекций вы посвятили Матиссу, сейчас ваши работы находятся в собрании Русского музея. В последние годы модные бренды прямо-таки массово сотрудничают с арт-сообществом: коллаборации с художниками превратились в драйвер продаж. Есть ли у вас объяснение, почему так происходит?
— Потому что люди нуждаются в прекрасном. При всех этих плохих новостях, которые всё время поступают отовсюду, лучшее, что можно себе позволить, — поход на вернисаж. Контакт с искусством — это способ получить чистую и яркую эмоцию. Произведения манят, и так было всегда, ничего нового не открыто. Первую коллекцию с Матиссом я сделала в 1989 году: там были прямо реплики. Мне страшно нравились эти вещи, и я думаю, что, наверное, он всё-таки в гробу не переворачивается, а спит спокойно, что ему это тоже понравилось бы.
Конечного потребителя тоже интересует этот симбиоз моды и искусства. Просто теперь искусство стало принадлежать народу. Оно становится всё более массовым: посмотрите, какие очереди на выставки. Все заметили, что это делает людей добрее, светлее. Кто-то в храм ходит, кто-то — в храм и в музей.
— То есть вы согласны с популярной сейчас теорией о том, что искусство стало новой религией?
— Для кого-то, думаю, да, это так, для кого-то — нет. И я за свободу выбора. Даже изучая историю искусств, можно многое понять: попробуйте только разобраться в сюжетах старых мастеров, сколько всего в них заложено. Любимый мною Босх — в его полотнах множество смыслов. Выживают ведь, доходят до нас, потомков, лишь самые лучшие: мало кто знает второй ряд творцов, а третий вообще никто не знает, кроме избранных специалистов.
— Вы замечаете такой тренд, как изучение истории искусств?
— Я бы не употребляла слово «тренд», это слишком сиюминутно, сменяемо. Скорее интерес. И да, он возрос. Возможно, если бы история искусств была школьным предметом и, допустим, класса со второго была обязательной, то некоторые после десятого класса уже оставили бы эту историю. А некоторые продолжали бы. Но возможно, это связано с бо́льшим вниманием к визуальной стороне нашей жизни. Соцсети формируют новую реальность: люди в Instagram вообще иногда просто шедевры создают. Мне даже кажется, что вообще все, кто сейчас фотографирует, — а это практически каждый в наши дни — все примеряют на себя роль художника. И это хочется развивать в себе: многие сегодня начинают рисовать. Причём я знаю некоторых, кто сразу начинает писать маслом. Но смотрите, вот стоит пианино; если ты не учился музыке, сядешь на скамейку и начнёшь просто по нему как-то так стучать и звуки слушать… даже «Собачий вальс» нужно всё-таки знать, чтобы сыграть. А бумага и карандаш или краски и холст — они тоже, наверное, нуждаются в изучении. То есть учиться, конечно, нужно, но это всё посильно: бывают такие самородки… Все знают истории о дедушках и бабушках, которые вдруг — раз! — и начинают реализовываться так, что красота-красота. И в них такой, оказывается, жил всегда ребёнок, и ему дают поиграть.
— А чувство стиля тоже нуждается в воспитании? Можно ли вообще обучить хорошему вкусу?
— Я вообще считаю, что плохого вкуса не бывает, бывает плохое исполнение, неудачное выражение себя. У каждого человека есть свой индивидуальный стиль, и он прекрасен просто. Выразить его бывает достаточно сложно, но… Когда-то считалось, что улица дарит вдохновение дизайнеру. Сейчас не знаю, дарит или нет. Но не всегда именно идеально одетые люди привлекают внимание и вызывают интерес.
— То есть должно быть что-то не так? Должен быть какой-то изъян?
— Я уже развращена этим, поэтому мне-то всегда должно быть что-то не так.
— Но это, возможно, другая ступень визуального восприятия. Однако если говорить как раз о переходе на новые ступени, то стоит ли к этому целенаправленно стремиться? Мода — это же всё равно сочетание неких цветов, форм, фактур.
— Иногда важна даже не сама одежда, а самоощущение человека, особенно его походка в этой одежде. Ведь бывает так, что женщина одета практически безупречно, а походка у неё такая вульгарная, что смотреть невозможно. Я называю это манерами: если они у человека есть, то прекрасно, но если нет, то даже самый удачный наряд не поможет. Вообще, на самом деле одежда не такое большое значение имеет, как все думают сейчас. Есть некие события, где нужно соблюдать определённый дресс-код, но у нашей жизни такой темп, что одежда должна быть максимально удобной. Вот, собственно говоря, и всё: одежда создаётся для того, чтобы быть максимально комфортной. Даже наше кутюрные платья шьются не только для событий, где нужно соблюдать дресс-код: они, на мой взгляд, способны вписаться в любую ситуацию, в зависимости от того, с чем и как их носят. То есть возможно совершенно спокойно некоторые кутюрные платья надевать в повседневной жизни: с джинсовой курткой, кроссовками. Это смотрелось бы классно, а каблуками их, наоборот, можно «убить». Они ведь и созданы для этого, они очень прочные.
— И многие так носят?
— Не многие, потому что их вообще немного, таких платьев, но да, носят, конечно.
— Вы поэтому и возродили несколько лет назад линию ready-to-wear, чтобы работать с более повседневной одеждой?
— Это, скорее, было способом освоить новое направление. На свете столько всяких разных планов в прямом и в переносном смысле, поэтому нам просто необходимо иметь несколько линий. У нас, например, в планах продвижение посредством собственных магазинов: мы сейчас откроем в Москве департамент, дизайн-бюро, и все образцы, которые здесь производятся, будут уже тиражированы для Петербурга и Москвы.
— По статистике, у вас, наверное, бо́льшая часть клиентов всё равно из Петербурга? Или нет?
— Нет, москвичей на 80 процентов больше. А после открытия в Москве будет, наверное, ещё больше.
— Вас это не удивляет? «Татьяна Парфёнова» — ассоциируется сразу с петербургским стилем.
— Я петербургский дизайнер, но стиль у меня не петербургский.
Модный дом «Татьяна Парфёнова». Капсульная коллекция «Они». F/W 2019. Фотограф: Дмитрий Коньков
— А что вы понимаете под словосочетанием «петербургский стиль»?
— Честно говоря, не могу сформулировать. Это, мне кажется, очень искусственное понятие.
— То есть сейчас нет какого-то однородного направления?
— У меня не тоскливая одежда, она достаточно яркая. Обычно почему-то считают, что петербургский стиль — грустная, тёмная, чёрная одежда. Но это не так: мне кажется, петербургские дизайнеры как раз в целом очень динамичные и самые прогрессивные вообще в России. Я считаю, что лучшие дизайнеры в стране именно петербургские. Ведь если в определённых направлениях брать наших дизайнеров и сравнивать их, допустим, с московскими, то наши всегда лучше. Например, марка Pirosmani просто прекрасная. В Москве кто-то пытается что-то делать, но такого уровня достичь не могут. Лиля Киселенко, например, в своём дизайне безупречна, в Москве не найдёшь такого дизайнера. Портновская линия и вкус Тани Котеговой — просто рядом никто не стоял. А молодые дизайнеры у нас вообще прекрасные. Они все в поисках, они уже умеют идти, что называется, step by step, зарабатывая деньги.
— Почему, как вы думаете?
— Здесь особая среда, здесь хочешь не хочешь, но будешь жить в пропорциях, поскольку город безупречно выстроен, и он влияет, конечно. Мы не можем отрицать, что влияет среда, в которой ты живёшь, и всё, что ты видишь, застревает в мозгу.
— Но вы можете называть Петербург столицей моды или всё-таки нет?
— Я считаю, что это столица дизайна.
— А столица моды и столица дизайна — разница в коммерциализации?
— Мы никаким образом не можем стать сегодня в России столицей моды: чтобы была мода, нужна орбита. Орбита вокруг дизайна, она состоит из всех тех, кто делает одежду модной.
— То есть экосистема такая?
— Да. Вот её нет. Её нет ни здесь, ни в Москве. И это такой долгий процесс, потому что на протяжении очень длительного времени люди были ориентированы на европейскую, западную одежду, они на ней выросли. Но сейчас это уже не столь важно. И я думаю, что если бы в России не было других бизнесов, например нефти, газа, прочих полезных ископаемых, ещё чего-то, то, возможно, пришлось бы изыскивать иные механизмы зарабатывания денег, и тогда мода попала бы в объектив. Но дело в том, что у крупного бизнеса к моде нет интереса. Допустим, Италия могла выйти из кризиса, производя одежду, и Франция. Ведь в Америке тоже очень долго были дизайнеры, но не было моды. Тот же американский Vogue, по-моему, около 20 лет не писал вообще об американском дизайне.
— То есть, допустим, то, что происходит сейчас с грузинской неделей моды, — это всё как раз в том числе оттого, что у них нет нефти и газа?
— Конечно. У нас тоже могло бы быть так ярко, но в моду нужно вкладывать деньги, чтобы она активно продвигалась. Потом, конечно, должны быть на ввоз большие пошлины, дабы помочь собственным производителям. Вообще, там очень много всего нужно делать. Но это делать никто не будет, потому что есть большой бизнес — привезти и продать. Заниматься же модой значительно менее выгодно, рентабельность не очень высока. И бизнес сложный, он связан с вложениями. Если производить, то нужно, чтобы было из чего производить. Из чего производить — нужны фабрики, нужно сырьё. А у нас получается так, что тканей нет. Нет не только тканей — нет и пуговиц, нет и молний, нет ничего. Если разобрать изделие, то оно создано из всего ввезённого. Какая уж тут «столица моды».
Текст: Анастасия Ворошкевич
Заглавная иллюстрация: Татьяна Парфёнова
